Блокада длинною в жизнь.

Блокада длинною в жизнь.
Часть 1.
Света была единственным и поздним ребёнком в семье. Когда она родилась, маме было уже 35. Отец на десять лет старше. У отца этот брак был вторым.
Про его первую семью Света ничего не знала. Знала только, что там не было детей и его бывшая жена была олицетворением всех человеческих и, в частности женских, недостатков. Отец называл её «Она», и когда он ни с того ни с сего говорил: «Она никогда не убирала хлеб в хлебницу» все понимали о ком речь. И всякий упрёк в сторону матери сопровождался сравнением «ты как она». Эта женщина незримо жила в их доме, значимо и полновластно, делая маму «второй».
Уже позже, взрослой Свете одна родственница шепнула, что была эта женщина не так уж и плоха, и единственной её виной, было то, что она не дала бывшему мужу разделить квартиру, подаренную ей её же родителями. Света поверила этому, потому что это было так похоже на отца…
В раннем Светкином детстве они жили вчетвером – папа, мама, Света и бабушка, в одной комнате коммунальной квартиры. Эта была бабушкина комната. Туда вернулся сын после развода. Туда же привез из командировки новую жену.
Раньше мама Светы работала бухгалтером в филиале предприятия, где отец трудился ведущим экономистом.
Мать была тихая, мужу-начальнику не перечила. От той же маминой родственницы, уже спустя годы, узнала Света , что была у мамы по-молодости история – любовь с женатым мужчиной. И она даже забеременела от него. Но в рабочем посёлке, где почти все трудоспособное население работает на одном комбинате, ничего не утаишь. Разразился скандал. Родительница потащила непутёвую дочь на аборт. Но тень «дурной славы» уже легла на девушку. И стала она, некогда веселая и яркая, «ниже травы тише воды».
А когда «засидевшаяся в девках» дочь, рассказала родителям, что периодически приезжающий «начальник» делает ей реверансы, те подсуетились и пригласили командировочного в гости. И, выудив из него предложение «руки и сердца», быстро спровадили дочь.
Выйдя замуж, мама Светы уже не приезжала в ненавистный посёлок. Потом зять вообще стал ограждать жену от общения с родителями. И те тоже стали редко навещать «молодую семью». Даже когда родилась Света, родители мамы не кинулись няньчить внучку. В итоге особой привязанности к ним у девочки не появилось.
Она обожала мамулю и бабу Риту. Отца маленькая Светочка побаивалась. Хотя к ней он был мягок и даже называл ее «Светиком». Но когда он кричал на маму или бабулю, жесткий скрежещущий голос колол железными опилками внутри, и девочка залезала под стол и стягивала плющевую скатерть с той стороны откуда нёсся голос, пытаясь создать преграду, и спрятаться в «домике». А потом сидела там, пока отец не успокоится или не уйдёт.
Больше всего Света любила, когда папа уезжал в командировку. Тогда не надо было ложиться рано спать, успевая до того, как папа после вечерней программы «Время» выключит везде свет, а потом ещё долго лежать тихо в темноте, стараясь не ворочаться и смотреть на потолок, где отражаются фары проезжающих по улице машин. Лежать и думать – как хорошо тем, кто ездит ночью на машине. Света знала, что там на улице есть и дети. Они тоже ездят с родителями в машинах поздно. Света слышала их голоса, и даже смех… Но папа говорил, что все эти люди – лоботрясы. Когда Света была совсем маленькая, она представляла себе людей с большими чубами на лбу. И когда они трясут лбами, чубы смешно колышутся. Но потом она узнала, что это те «кто шатается без дела», то есть “дармоеды”. А таких папа не любил. Он говорил, что даром никто есть не должен. Сам же папа работал на очень важной и нужной работе. Вечером за ужином он рассказывал как он хорошо работает, а все остальные работают плохо. Поэтому его очень ценят на работе. И часто отправляют в командировки.
Когда папа уезжал, можно было играть с мамой и бабулей в карты и лото, и смотреть вечером кино. Только папе об этом рассказывать было нельзя.
***
Когда Света пошла в школу случилась «радость» – бабушке, как «блокаднице», дали отдельную двухкомнатную квартиру.
Отец был счастлив. Он позвал в гости маминых родных и рассказывал «чего это ему стоило».
Папа с мамой заняли спальню. Света с бабулей спали на диване в зале. Это было замечательное время. Девочка прибегала с занятий и они с бабулей ходили в магазин, и готовили ужин. А ночью можно было шептаться, потому что родители не слышали.
Бабуля знала много разных историй. И сказок. Но после того, как внучка спросила бабушку: «Почему ты «блокадница»?», баба Рита стала рассказывать другие истории…
***
Баба Рита тогда была красивой девушкой Маргаритой и жила в Ленинграде. Она закончила педучилище и работала в детском интернате. Однажды она с подругой Ирой гуляла в городском парке. И к ним подошли два парня – моряки. Познакомились. Шумный и весёлый Антон и молчаливый Отто. Стали встречаться на выходных. Антон с Ириной вечно куда-то исчезали, оставляя Риту с немногословным спутником.
Так сложились две «пары». Через три месяца Антон и Ирина поженились. На свадьбе жених и невеста поддевали «дружка», чего мол не женишься на «подружке», но тот только вздыхал и отмалчивался.
После свадьбы друзей, Рита с Отто все так же встречались на увольнительных моряка. Отто слушал рассказы девушки об интернате, о детишках и их судьбах. О себе ведал неохотно. Но, уступая напору любознательной подружки, рассказал , что жил с тетей Эльзой. Родители работали на каком то корабле, где случился пожар. Оба погибли. Отец был кадровым офицером. Мама – работником связи. Тетка приходилась родной сестрёнкой отцу и жила с ними. Была она лет на 10 старше своего племянника и когда погибли родители была уже совершеннолетней. Ей разрешили оформить опекунство. Она знала английский и немецкий и преподавала русский язык приезжим иностранным дипломатам. Шесть лет назад она вышла замуж за какого-то баварца и уехала в Мюнхен. Хотела забрать и Отто. Но к этому времени племянник был уже курсантом кадетского корпуса, куда его зачислили как сына кадрового офицера, погибшего при исполнении. Он мечтал о морской службе, любил свой город и свою стану. Он был советским человеком. Тетка плакала, уговаривала, но Отто отказался. На вокзале Эльза обняла паренька и стояла замерев пока её муж, плотный очкастый мужчина, не стал тянуть её за рукав в уже тронувшийся вагон. Эльза вскинула зареванные глаза и закричала, перекрикивая скрежет колёсных осей:
– Я буду писать тебе часто, но ты отвечай… и приезжай как сможешь. Ты мой родной, самый родной…
Ей было 26 и она уезжала в другую страну, в другой мир. Был 1932 год.
Какое то время она действительно часто писала.
***
Октябрь 1938 года. Рита ждала Отто в парке. Он сильно опаздывал. Было уже прохладно и девушка собралась уходить, как увидела бегущего к ней моряка. Он подбежал, взял её озябшие руки в свои и, заикаясь от собственной дерзости, сделал ей предложение. Вернее он выпалил что-то бессвязное, но девушка поняла по глазам что это, и, улыбнувшись, ответила:
– Я буду твоей женой.
Парень подхватил её на руки и стал кружить.
Рита смеялась и прижималась.
Потом он резко опустил её на землю, развернулся и побежал назад к выходу, махая на ходу: «Ухожу в рейс. Жди…»
Они поженились в декабре. Рита, жившая до этого с родителями и братом, переехала к мужу.
Она скоро забеременела и ждала малыша к декабрю тридцать девятого.
В начале ноября Отто позвонил и сообщил, что экстренно выходит в море. Велел ехать к родителям. К родам он не вернулся. Позвонил. Поздравлял жену радостно и тревожно.
Отец Риты сообщил, что по городу ходят слухи о начавшейся войне с финами. Дескать в больницы города даже привозят раненых. Но, вроде, бои идут на суше и морские войска не задействованы. Он успокаивал дочь, что наверно суда просто стоят на подстраховке в Финском заливе или Баренцевом море, что это «для стратегии», и скоро все закончится, потому что Финляндия маленькая и совсем не военная.
Отто вернулся когда малышу было уже 5 месяцев.
Когда объявили войну, молодая семья собиралась на прогулку. У Отто был увольнительный. Услышав объявление, муж изменился в лице. Рита обняла его:
– Ну что ты. Разбили финов, разобьете и немцев.
Парень улыбнулся одними губами и глядя тревожными глазами на репродуктор, тихо произнёс:
– Конечно…
***
Когда началась блокада Рита с двухгодовалым сыном жила со своими родителями. Она давно уже закрыла квартирку мужа и перебралась к родным. Отто ушёл в первые же дни войны.
Писал он редко.
Почта в блокадном Ленинграде работала исправно. Но Рита ходила на почту сама. Она боялась, вдруг письмо пришло, а уставший почтальон принесёт его только вечером. А ей надо было сразу.
Первое время пока ходили трамваи было не трудно, но потом …
Она вставала в шесть утра и проходила 5 километров пешком, что бы попасть на почту к семи, когда можно будет забрать корреспонденцию до того как её раздадут почтальонам. И так несколько месяцев, пока…
Как всегда, она протиснулась к окошечку. Вокруг такие же изможденные люди. Всем надо что-то спросить.
Работница почты давно уже знала в лицо «постоянных клиентов». Кинув беглый взгляд, не спрашивая фамилии, она перебирала стопки писем, разложенные в алфавитном порядке.
Вот и сейчас, глянув на Риту, она забегала пальцами по коробке с буквой “Б»:
– Так, Беккер…
И вдруг замерла. Потом медленно протянула девушке сложённое письмо с казенным штампом. Толпа перестала гудеть, расступилась.
Рита не сразу понята, что происходит. Почему эти люди, только что напиравшие, готовые выдавить её, смотрят теперь на неё так, как будто у неё свершился самый страшный их страх? И почему глаза работницы почты, всегда раздраженно колючие и уже с утра уставшие, влажно смотрят на неё с какой то нестерпимой жалостью?
Рита стояла и не хотела брать этот листок.
А ведь она, еле волоча от голода ноги, ходила сюда каждый день за этим…
« Нет, не за этим. Это письмо мне не нужно. Это не мое», – Рита попятилась. Она выскочила из душного помещения, спрыгнула с крыльца и повалилась на пыльную землю. Ноги не держали. Душа кипела, протестовала, хотела убежать, спрятаться. Но исхудавшее тело не слушалось. И от этой бессильной немощи стало ещё больней. Рита закусила рукав шерстяной кофты и сухо зашипела.
Кто-то опустился рядом.
Женщина с землисто-серым лицом, по которому не возможно было распознать ни возраста ни настроения, протянула ненавистный конверт:
– Муж?
– Муж.
– Дети есть?
– Сын
– Тогда бери. Сыновьям память об отцах нужна.
А потом женщина вздохнула, так глубоко и так облегченно, как может вздохнуть тот, кого сегодня миновал страшный жребий в этой странной и жуткой рулетке – неистово ждать вестей и не знать какими они будут, хорошими или…
Сегодня роковой жребий пал на неё, на Риту.
Она встала. Всё, Отто больше нет. И надо жить дальше. Надо идти на работу, в интернат. Это пешком ещё 2 километра. Опаздывать нельзя. У работающих паёк больше. Отец с братишкой тоже работают, на заводе. Все носят паек домой. Дома мама и Артурчик. Надо их кормить.
Через два месяца стало вообще не выносимо.
Можно пережить утрату, можно привыкнуть к войне, можно привыкнуть к бомбежкам, но к голоду… к голоду привыкнуть нельзя. Он занимает все мысли, ест изнутри. Выпивает соки, иссушая плоть и разум.
Часто можно было встретить прохожего с безумными бегающими глазами. В городе стало совсем небезопасно. Рита старалась вернуться домой засветло. Только мысли о сыне давали ей силы. Она бежала к нему. Не останавливаясь. Равнодушная ко всему, что присходит вокруг. Лишь бы застать его дома, живым.
Однажды проходя мимо разбомблённого дома, она увидела женщину. Та выла, как раненная сука, и разодранными в кровь руками рыла землю на руинах. Потом она вскочила и кинулась к прохожим:
– Помогите, завалило бомбоубежище. Там мои дети…
Истощенные люди останавливались и тоскливо смотрели на тонны обломков многоэтажного дома, из под которого глухо доносились крики, и на обезумевшую от отчаяния мать.
К горлу подкатил ледяной страх: «Артурчик», – и Рита прибавила шаг …
Слегла мама. Рита стала брать малыша с собой на работу. Сажала на спину и шла…
***
Заведующую интернатом, пятидесятилетнюю Екатерину Гавриловну, «за глаза» нареченную персоналом «Императрицей», и до войны то все побаивались, а теперь, когда оторванный от страны город выживал как мог, слушались беспрекословно. Эта крупная статная женщина, казалось, единственная знала, что надо делать. Она требовала от своих работников или подчинения или ухода:
– У нас дети и мы должны думать о них. Кто не может позволить себе эту роскошь – прошу нас покинуть.
Из пятнадцати единиц штата не ушёл никто.
Сначала эвакуации стали вывозить детей в сопровождении работников. Две машины выехали благополучно. Третья – провалилась под лёд.
На какое-то время Императрица остановила отправку.
А в интернат всё
приводили и приводили детей. Военные бригады собирали малышей, которые чудом выживали в пустых квартирах среди мертвых тел родных и соседей.
Город вымирал. А за высоким забором интерната, дети вставали по утрам и заправляли кровати. Императрица не позволяла лежать. Тех кто сильно ослаб, отправляла в лазарет, но не позволяла лежать при всех. Она объясняла персоналу:
– Умирают те, кто сдаётся. Кто ляжет, тот уже не встанет. Лежать нельзя.
Она не разрешала давать детям весь паек сразу, делила на «завтрак» и «обед».
И всем казалось, что это спасёт детей. Всем верилось. Верила и сама Императрица. Ей надо было верить в то, что она делает.
И действительно, интернатовские дети умирали реже, в основном «найденыши». Их подорванные силы трудно было восстановить в таких условиях.
Рите было стыдно, но она никак не могла избавиться от этого деления на «своих» и «чужих». Интернатовские дети стали ей близки и когда кто-то из них уходил, было больней.
Восьмилетняя Соня привязалась к Артурчику. Возилась с ним пока Рита была занята.
Однажды вечером уложив Соню с малышом, Рита пошла помогать в санчасть.
Когда вернулась, услышала как Артурчик что-то бубнит. Похоже сказку Соне рассказывает. Рита подошла поближе. Соня лежала, приобняв мальчишку. На лице застыла легкая улыбка. Не дышала. Рита дернула к себе сына. Прижала и разрыдалась.
Плакать было тоже запрещено. Заведующая не разрешала пугать детей. Но тут Рита не смогла стерпеть.
Сколько маленьких телец тихо вынесла «тетя Рита» в рассветном полумраке из спален.
И казалось сердце уже окаменело. Но смерть Сони потрясла её. Соня была такая родная. Такая светлая. Она всегда была рядом, крутилась вокруг Риты, помогая ей с малышами. Укладывала, выносила горшки. Маленькая милосердная женщина. А ей было всего восемь … восемь. Худенькая, почти прозрачная…
Рита рыдала. Дети молча смотрели на неё. И тут Рита с ужасом подумала: «Почему они не плачут? Эти дети почти никогда не плачут. Стонут, скулят… но не плачут… не рыдают, как рыдают обиженные или обделённые нормальные дети всего мира. Дети Ленинграда …»
***
Света слушала бабу Риту, размазывая по щекам слезы. . Она не понимала – как можно умереть в восемь лет:
– Ну почему они все умирали?
– Блокада.
– Почему в блокаду надо умирать?
– Голод. Лютый. Страшный.
– Почему вам не привозили еду? Почему вас бросили? Целый большой город?
И баба Рита рассказывала про фашистов, про «кольцо», про эшелоны с едой.
– Вас спасали?
– Конечно, спасали. Столько солдат погибало, что бы нас спасти… А ещё иногда в нашей жизни происходили чудеса.
– Чудеса? – глаза Светы округлились, вот уж о чем сейчас слышать удивительно.
Баба Рита просияла:
– Однажды в ворота постучали. Стучали видно палкой. Очень уж громко. Мы с Тимофеечем, нашим электриком, который теперь был у нас и сторожем и дворником, и вообще единственным мужиком, пошли посмотреть. Кто-то стоял за воротами, а как увидел, что мы идём, поспешил уйти. Но как тогда доходяги спешили ). Ковылял сутулясь. Мы вышли за ворота, а там два кулька бумажных лежат. Мы окликнули уходящего, а он лишь рукой махнул, дескать «отстаньте». Мы кули открыли, а там конфеты. Карамельки. Вот это было чудо…
***
Мама Риты ушла быстро. Пошла кровавым поносом и через два дня уже не проснулась. После её ухода стал быстро сдавать отец. Потеря любимой жены добило изъеденное голодом сознание и оно померкло. Он бредил, звал жену по ночам, а потом и вовсе стал уходить из квартиры «искать Машеньку». И однажды не вернулся.
К концу сорок второго из семьи остались только Рита с малышом и её брат.
Брат почти все время был на заводе, приходил редко, приносил собранный за несколько дней паёк – кормил малыша. Потом и он перестал приходить.
Теперь Рита тоже уже не возвращалась из интерната домой – не могла. Вот так однажды поняла, что не может уже никуда идти. Сил нет. Да и не зачем. О смерти брата она узнает потом, когда в пятидесятые годы отправит запрос в архив. Он действительно погиб на заводе. Заснул в изнеможении и повалился на станок. Скончался от ран на месте.
Рита поселилась с сыном в интернате.
Ей казалось, что если и можно выжить, то только рядом с Императрицей. Что бы не случилось, директриса появлялась в детской спальне в 8.00 утра, причёсанная и подтянутая . Приветствовала детей. Казалось ничего не может сломить эту женщину.
И только однажды Рита видела её слезы…
Тогда ночью всех разбудил Тимофеевич. Он вволок в лазарет беременную женщину. Это была совсем юная девушка. От своей худобы она казалась подростком. Она осталась одна. Все родные умерли. Растерянная и одинокая она пришла рожать в интернат.
Схватки были стремительными. Малыш на удивление был крепок. Материнский организм из всех сил растил в себе ребёнка, отдавая ему последние ресурсы.
Девочка потеряла много крови. Упало давление. Молоко не пошло.
Они лежали рядом. Малыш орал от голода. А молодая мать, девочка, смотрела на него изумлёнными глазами. Потом она закрыла глаза…
Вскоре малыш обессилел и замолчал.
Когда Рита зашла в лазарет, она увидела Императрицу. Та стояла с затихшим малышом на руках. По щекам бежали струйки накопленных слез. Её не смутило появление Риты. Она посмотрела на неё и тихо сказала:
– Если ад существует, он меня не удивит.
Вскоре и Рита слегла. Она забрала Артурчика с собой в лазарет. В лазарете уже никто ни кого не лечил. Просто, по уже установленному порядку, умирать приходили сюда…
Рита не понимала почему они с Артурчиком ещё живы. Малыш почти все время спал, но Рита чувствовала его слабое дыханье.
Время потеряло границы. Заклеенные для светомаскировки газетой окна почти не пропускали солнца. И не было ни дней, ни ночей…
Вдруг кто-то отдернул шторы и сорвал газеты. Свет ослепил. Рита потеряла сознание.
Зимой сорок третьего вместе с оставшимися детьми и другими работниками интерната Риту с малышом вывезли в Ярославскую область.
***
Света снова и снова слушала бабушкины рассказы.
Продолжение следует…
Ассия Нурмуханова